Алексей Кондратенко «Место писателя всегда в разведке…» Илья Эренбург
Литературно-публицистическое наследие писателя Ильи Эренбурга огромно. За годы свое жизни (1891 – 1967) он написал множество книг самых разных жанров. Ныне его вспоминают в основном как автора пламенной газетной публицистики, автора романов и повестей. Но начинал как поэт (одной из первых книг стал роман в стихах «В звёздах», а перед этим была «Молитва о России»), и стихи писал всю жизнь. А ещё был увлечённым переводчиком, мемуаристом, литературоведом и искусствоведом, автором рассказов, фельетонов, трагедий, комедий, фотоальбомов.
Не раз бывал Эренбург в Орле, в Орловской области, и не только в годы мирные, но в военное лихолетье. В своей книге «Это останется навсегда» (М., 1984) бывший редактор газеты «Красная звезда» Давид Ортенберг рассказал о первой фронтовой командировке Эренбурга в конце августа 1941 года: «Вечером я поднялся на третий этаж редакционного здания к Илье Григорьевичу. Он выстукивал на «Короне» [марка пишущей машинки. – А.К.] очередную статью в номер. Я сказал, что отправляюсь на Брянский фронт и, если у него есть желание, он может поехать со мной.
Илья Григорьевич сразу же воодушевился:
– Я готов, даже сейчас.
– Сейчас нельзя, — успокоил я его, – сейчас нужна ваша статья, а завтра утром приходите. Я скажу начальнику АХО [административно-технического отдела. – А.К.], он вас экипирует.
Рано утром Илья Григорьевич был уже в редакции. Впервые я его увидел в военной форме. Вид у него был далеко не бравый. Из того, что имелось на вещевом складе редакции, для его худощавой и сутулой фигуры с грехом пополам подобрали гимнастерку и бриджи, сапоги оказались большими, голенища болтались, как колокола. Из-под пилотки все время выползали космы, это его раздражало, и он все время её поправлял.
Мы сразу же отправились в путь. С нами был еще Борис Галин: редакция направила его на работу в постоянную группу корреспондентов Брянского фронта.
Ночевали мы в Орле, в большой комнате какого-то штаба. Эренбург улёгся на диване, а Галин по молодости примостился на столе… К полудню уже были на месте. В сосновом лесу, в нескольких километрах от пылающего Брянска, разыскали командный пункт фронта. В деревянном с большой верандой домике лесника нашли командующего фронтом генерала А.И. Ерёменко. Встретил нас он тепло и дружески.
Еременко стал рассказывать нам о делах фронтовых. Первые успехи достигнуты. Освобождены десятки сел. Словом, он не сомневался, что Гудериану будет нанесен сокрушающий удар. Вскоре подошел какой-то генерал, скуластый, широкий в плечах, вмешался в наш разговор. Из его замечаний можно было сделать вывод, что у немцев всё идет к развалу.
Илья Григорьевич слушал его и улыбался: явственно чувствовалось, что этот генерал если не себя, то нас хотел взбодрить.
…Эренбург наконец добрался – впервые за войну – до живых «фрицев». Вначале мы слушали, как красноармейцы на каком-то особом солдатском коде изъяснялись с пленными. Настроение у наших людей было более чем благодушным. Они угощали гитлеровцев папиросами, называли их даже… товарищами. Какой-то унтер с расстегнутым воротником и отсутствующим выражением лица подошел к бойцу, назвал его «товарищ комиссар» в расчете тоже получить папиросу. И когда ее получил, он тут же, отвернувшись и не думая, что его поймут, сказал другому пленному: «Русские свиньи». Писатель перевёл красноармейцам эти слова. Что здесь было – догадаться не трудно; благодушие смыло как волной».
Ортенберг подметил в той поездке, какой огромной популярностью у бойцов пользовался Эренбург, которого уже давно знали не только, как плодовитого прозаика, но и как пламенного публициста – автора отличных репортажей из сражавшейся Испании. Редактор вспоминал: «На первом контрольно-пропускном пункте, где скопилось много машин, вручили группе бойцов экземпляр «Красной звезды». Взяв газету, старший лейтенант сразу же спросил:
– А Эренбург здесь есть?
– Есть. И здесь, и там, – ответил я и показал на машину, где в глубине сидели мои спутники.
Пришлось показать им «живого» Эренбурга. Беседа была недолгой. Мы торопились и сразу поехали дальше. Те же вопросы повторялись почти всюду. Я даже начал ревновать: почему, мол, спрашивают об Эренбурге, а не о других? Когда я пожаловался ему на это, писатель улыбнулся и ответил:
– А я чей, я тоже ваш…»
В Трубчевске перед журналистами «предстало поле недавно отгремевшей битвы, усеянное подбитыми и сожжёнными немецкими танками, орудиями, машинами. Эренбург вышел из «эмки», а за ним и все мы. У самой дороги 12 немецких танков. В небольшом отдалении почти столько же. Писатель обходит один танк за другим, стараясь понять, как протекал бой. Один из танков лежит на боку с глубокой вмятиной на корпусе. Нет пробоин в броне. Эренбург разводит руками: что здесь было? Коломейцев [специальный корреспондент «Красной звезды»– А.К.] объяснил:
– Его наш танк таранил».
В «Красной звезде» было напечатано несколько очерков Эренбурга после той поездки на Брянский фронт, её отзвуки нашли место во множестве других его публикаций. Потом Эренбург напишет: «Я видел сотни героев, слышал сотни изумительных историй. Это только капли живого моря; за ним дышит, сражается, живёт бессмертный народ».
Злободневные публицистические заметки Эренбурга в военные годы часто печатала и «Орловская правда». Вот только несколько примеров 1941 года: 1 октября напечатана корреспонденция Эренбурга о боях в районе Почепа (город тогда входил в состав Орловской области), 21 ноября – «Румынское босячьё», 29 ноября – «Воры расторговались», 31 декабря – «Тигр хнычет». Сам Эренбург не упускал из виду военные события в районе Орла. Велико был его интерес и к усилению партизанского движения, борьбы подпольщиков. Подшивка орловской «Партизанской правды» хранилась в архиве писателя.
Увиденное на фронте, услышанное от участников боевых действий, полученноеиз донесений и других документов складывалось не только в публицистические строки. Рождались и стихи, такие, например, как «Русская земля»:
Мяли танки тёплые хлеба,
И горела, как свеча, изба.
Шли деревни. Не забыть вовек
Визга умирающих телег,
Как лежала девочка без ног,
Как не стало на земле дорог.
Но тогда на жадного врага
Ополчились нивы и луга,
Разъярился даже горицвет,
Дерево и то стреляло вслед…
И косматые, как облака,
В рукопашную пошли века…
Поэт призывал:
Как кровь в виске твоем стучит,
Как год в крови, как счет обид,
Как горем пьян и без вина,
И как большая тишина,
Что после пуль и после мин,
И в сто пудов, на миг один,
Как эта жизнь – не ешь, не пей
И не дыши – одно: убей!
Стихотворение «Немец» поражало читателя жестокостью картины: фашист без тени жалости убивает русскую девушку-подростка в её же избе и потом садится за стол обедать, а насытившись, заваливается спать:
И до утра не спит Россия,
И до утра бойцы не спят,
И жадно вглядываясь в темень,
Они ведут свой счет обид,
И не один уж мёртвый немец
В земле окаменелой спит.
Но говорят бойцы друг другу,
Что немец тот – ещё живой…
Публицистика Эренбурга звала красноармейцев в наступление. В очерке «Харьков, Орёл, Старая Русса» (Красная звезда, 25 марта 1942 года) он писал: «Мы знали эти города свободными и красивыми, многолюдными и трудолюбивыми. Немцы превратили их в мрачные кладбища, в место пыток, в ад, где томятся бледные тени живых существ… Мы видим Орёл – родной русский город. Не звенят уже больше песни над Окой и Орликом! Словно нищие, бродят по задворкам ограбленные жители. Голодные дети и старики роются на свалках в поисках объедков. Гремят залпы – это фашисты расстреливают свои жертвы. Пьяные солдаты волокут полураздетых, истерзанных женщин в вертепы. В полицейских камерах свистят резиновые дубинки».
8 апреля 1942 года газета Брянского фронта «На разгром врага» опубликовала обращение Эренбурга: «Друг боец, русские города перед тобой: Мценск и Карачев, Брянск и Трубчевск. Там плачут русские женщины: ждут тебя – освободителя… Друг боец, откуда бы ты ни был, ты защищаешь свой город, свое село, свой дом. Освободи Мценск, чтобы немец не грозил Казани. Освободи Орёл, чтобы люди спокойно спали в Сибири. Весной кипит сердце. Весна – время молодости. За жизнь, за свободу, за Родину – на немцев!»
Маршал И.X. Баграмян вспоминал: «С Ильёй Григорьевичем Эренбургом я познакомился в июле 1942 года. Это случилось в знаменательные дни: 11-я гвардейская армия, которой я командовал, прорвала мощную оборону фашистских войск южнее Жиздры и стремилась выйти во фланг и глубокий тыл орловской группировке противника. Чем дальше мы продвигались, тем яростнее становилось сопротивление врага… На мой вопрос, куда он держит путь, Илья Григорьевич невозмутимо ответил:
– На передовую. Хотим своими глазами увидеть, как фрицы драпают.
Я пригласил к себе начальника политотдела армии и поручил ему оказать Эренбургу помощь в ознакомлении с ходом наступления и подготовить его выезд в одну из дивизий.
С Эренбургом я увиделся примерно через сутки. Он ввалился ко мне очень возбужденный и, едва успев поздороваться, начал рассказывать о своем пребывании в 8-м гвардейском стрелковом корпусе. Когда он прибыл в одну из дивизий корпуса, на ее участке немецкие танковые соединения как раз начали мощную контратаку. Им удалось несколько потеснить один из наших полков, и передовые фашистские танки с десантом автоматчиков оказались метрах в восьмистах от наблюдательного пункта командира дивизии, куда и подоспел Илья Григорьевич.
Он своими глазами наблюдал, как дымными факелами горели фашистские танки, подожженные меткими выстрелами наших артиллеристов, как в панике бежали автоматчики. Закончив свой взволнованный рассказ, Илья Григорьевич удовлетворённо подытожил:
– А всё-таки я увидел, как драпают фрицы! Это незабываемое зрелище!
Я заметил, что отныне у него всегда будет возможность лицезреть драпающих фашистов.
Лицо Ильи Григорьевича осветилось торжествующей улыбкой.
– Пусть они познают до конца горечь отступления! – вдруг нахмурился он. – Пусть детям своим закажут, если уцелеют, разбойничать!»
И были новые публицистические статьи, новые стихотворения (в 1943 году в издательстве «Советский писатель» вышел сборник «Стихи о войне»). Например, такие, как стихотворение о последних минутах перед решающим сражением:
Есть перед боем час – всё выжидает:
Винтовки, кочки, мокрая трава.
И человек невольно вспоминает
Разрозненные, темные слова.
Хозяин жизни, он обводит взором
Свой трижды восхитительный надел,
Все, что вчера еще казалось вздором,
Что второпях он будто проглядел.
Или маленькая баллада «Был лютый мороз» – о погибшем солдате, который и мёртвым идёт в яростный штурм:
…Ружейный салют был печален и важен
В холодной, в суровой, в пустой тишине.
Могилу прикрыли, а ночью – в атаку.
Боялись они оглянуться назад.
Но кто там шагает? Друзьями оплакан,
Своих земляков догоняет солдат.
Он вместе с другими бросает гранаты,
А если залягут – он крикнет «ура».
И место ему оставляют солдаты,
Усевшись вокруг золотого костра.
Его не увидеть. Повестку о смерти
Давно получили в далеком краю.
Но разве уступит солдатское сердце
И дружба, рожденная в трудном бою?
Смерть солдата на войне, казалось бы, многократно показанная и в информационном тексте (кинохронике), и в образной канве искусства, тем не менее всегда оставалась для Эренбурга не будничным фактом, а явлением вселенского смысла:
Белеют мазанки. Хотели сжечь их,
Но не успели. Вечер. Дети. Смех.
Был бой за хутор, и один разведчик
Остался на снегу. Вдали от всех
Он как бы спит. Не бьётся больше сердце.
Он долго шёл – он к тем огням спешил.
И если не дано уйти от смерти,
Он, умирая, смерть опередил.
Эренбурга, который ещё с испанских событий был убеждён: «Место писателя всегда в разведке, а не в обозе», – солдаты любили. Свидетельств тому немало. Вот одно из них. Речь идёт танковой части, которая вела бои в 60 километрах к юго-востоку от Ливен:
«ПРИКАЗ
частям 4-й гвардейской танковой бригады 21 августа 1942 года
№ 0112 с с. Берёзовка 1-я
Учитывая огромную популярность писателя Ильи Эренбурга среди личного состава и большое политическое значение его статей в деле воспитания стойкости, мужества, любви к Родине, ненависти к немцам и презрения к смерти и удовлетворяя ходатайство комсомольской организации бригады, зачислить писателя Илью Эренбурга почётным гвардии красноармейцем в списки бригады в 1-й танковый батальон.
Командир 4-й гвардейской бригады гвардии полковник Копылов
Военком бригады старший батальонный комиссар Сверчков
Начальник штаба бригады гвардии подполковник Товаченко».
В книге воспоминаний Эренбург напишет потом: «В июле 1943 года я был под Орлом. Лето стояло изумительное, с частыми шумными ливнями. Трава была ярко-зелёной, никогда, кажется, я не видел столько полевых цветов. В лесной чаще прятались наши танки; порой я набредал на подбитые немецкие – новинки того сезона «тигры» и «фердинанды»… Кругом было много деревень, сожжённых ещё прошлым летом за связь с партизанами; всё заросло бурьяном, и только свежие надписи «Михайловка» или «Бутырки» напоминали, что здесь жили люди. В [записной] книжке названия: Льгово, Кудрявец, Стайки, Бояновичи, Пеневичи, Хвастовичи…».
В самый канун освобождения Орла (30 июля 1943 года) он размышлял в статье «Роль писателя»: «Война охватила сердце каждого. В том, как работают женщины, подростки, в суровой нужде, в бессоннице, в ожидании, в гневе есть нечто еще невиданное: война продолжается в тылу. Она заполняет ночи. Она смещает мысли. Она не даёт передышки. От неё никому не дано укрыться. Куда ты запрячешься, слепец? В Чили? И Чили воюет. В мир цветов или звуков? Но и музы в походе. На тебя глядит девушка. Она в Смоленске. Плачет ребёнок. Он в Орле. Ещё высятся своды киевской Софии. На тебе ответственность за жизнь ребёнка, за державу, за красоту. Кто прежде воевал? Воля. Иногда страсть. Иногда рассудок. Теперь воюет совесть, и только тот, в ком нет совести, может назвать себя нейтральным».
В статье «Изгнание врага» (Красная звезда, 9 сентября 1943 года) Эренбург вспомнил события двухлетней давности, сентябрь сорок первого года: «По Крещатику проходят немецкие колонны. Берлинское радио каждый день сообщает о захвате городов, сопровождая сводки барабанным боем, присвистом, щёлканьем, лаем Гитлера, воем сотни комментаторов. Сухими, жёсткими глазами провожают бабы отступающих красноармейцев… Пыль мечется над просёлками: танки Гудериана несутся из Путивля, из Конотопа к Орлу. Плетутся на восток женщины с грудными детьми, а немецкие лётчики их расстреливают и, возвратясь на аэродром, пьют “За близкую победу!” В Германию идут поезда с украинской пшеницей. Гитлер кричит: “Красной Армии больше нет”».
Для Эренбурга освобождение Орла было ключом к мощному наступлению Красной Армии на запад и юго-запад (будущее освобождение Киева, Донбасса, Белоруссии). Он показывает читателям всю лживость и опереточность немецкой пропаганды: «Ещё две недели тому назад немцы писали: “Русским удалось захватить один город Орёл и маленькую территорию, нигде не превосходящую пятидесяти километров в глубину. Они не смогли овладеть Донбассом и выбить нас из Украины”. Хвастуны, они храбрились до последнего: пока не побежали».
С горечью писал Эренбург о трагедии мирного населения: «Наступая, Красная Армия снова видит черные дела захватчика: пепелища городов, пустыню, тела замученных. Там, где немцы могут, они угоняют всё население. Передо мной приказ германского командования об «эвакуации» Навлинского района: “Каждый тотчас отправляется со своей семьей, скотом и движимым имуществом в западном направлении. Кто будет следовать в восточном направлении, будет обстрелян”. Издыхающая змея жалит. Погибая, гитлеровская Германия хочет погубить весь мир. Так взлетают вверх минированные дома и гибнут на дорогах русские дети. А если послушать рассказы оставшихся, если поглядеть в их глаза, мутные от страха и унижения, откроется другая “зона пустыни”– в сердцах людей, опустошённых двумя годами устрашения и бесправия».
Упомянут Орёл и в очерке о сапёрах «Чернорабочие победы» (Красная звезда, 28 октября 1943 года). В стихах появляются новые ноты – надежда на возрождение мирной жизни, уверенность, что так и будет на недавних полях сражений:
Минет год, и травой зелёной
Зазвенят весенние поля.
Так же будут шумные ребята
Играть и расти, расти, как трава,
Так же будут девушки в часы заката
Слушать голос ветра и любви слова.
Сколько, сколько весен было прежде?
И кресты какие позади?
Увы, таких оптимистичных нот в стихах Эренбурга тех лет было не так уж и много. Первый послевоенный сборник «Дерево. Стихи 1938–1945 гг.» поначалу не печатали («чересчур пессимистично», «слишком мрачно»). Книга вышла в 1946 году в издательстве «Советский писатель» небольшим форматом и не самым большим для того времени тиражом (10 тысяч экземпляров). Бдительные идеологи хотели подвергнуть сборник привычной проработке, но Эренбург в это время был заграницей, вёл активнейшую работу по организации международного движения сторонников мира. В итоге намеченную процедуру «спустили на тормозах».
Эренбург часто вспоминал фронтовиков, с которыми познакомился, с которыми переписывался в годы войны. Живы ли они остались? Как сложились судьбы? Когда кто-то, уже полтора-два десятилетия спустя, присылал ему письмо, он был несказанно рад. Вспоминал военные встречи, перебирал старые фотоснимки – их потом опубликовали в его трёхтомнике «Люди. Годы. Жизнь»: Эренбург среди командиров накануне освобождения Орла. Майор Харченко, младший лейтенант Ионсян, лейтенант Плавник, автоматчик Митя Буйлов…
Эренбург нередко бывал в памятных местах. Были поездки по маршрутам Киев – Погар – Брянск, Тула – Орёл. Поклонился тургеневскому дубу в Спасском-Лутовинове, прикоснулся к памяти о Тургеневе. В книге воспоминаний «Люди, годы, жизнь» написал скромно: «В Орле я видел его диван, книги с пометками; поглядел на дом Лескова. Постоял у заброшенной могилы Фета». А ведь не просто побывал на могиле знаменитого лирика. Как депутат Верховного Совета СССР Эренбург написал официальное письмо в Орловский обком ВКП(б):
«Я получил письмо от научного работника Н.П.Пузина, который сообщает мне, что могила известного русского поэта, находящаяся в селе Клеймёново, очень запущена и никем не охраняется.До немецкой оккупации могила поддерживалась в порядке. После войны склеп был превращён в хранилище для овощей. Осенью 1951 г. по указанию секретаря ЦК ВЛКСМ тов. Михайлова склеп был освобождён Володарским райпотребсоюзом, но могила продолжает оставаться в запущенном состоянии; склеп загрязнён, снята эпитафия на мраморной доске, разрушен пол.
Прошу вас принять меры, чтобы могила поэта А. Фета была приведена в пристойный вид. Буду признателен, если вы напишете мне о сделанном Вами».
В одну из поездок в Орёл (цели командировок были разные, в том числе проведение читательской конференции по роману «Буря») Эренбург провёл официальные встречи с журналистами и литераторами. А потом пообщаться в неформальной обстановке его пригласили в дом на 2-й Курской улице, где жила чета Николаевых-Федоренко, работавших в «Орловской правде». Можно представить, сколько здесь было воспоминаний о пережитом. И вполне возможно, Эренбург читал своим орловским коллегам и друзьям стихи:
А мы такие зимы знали,
Вжились в такие холода,
Что даже не было печали,
Но только гордость и беда.
Или вот такие строки:
Есть надоедливая вдоволь повесть,
Как плачет человеческая совесть.
Она особенно скулит средь ночи,
Когда никто с ней говорить не хочет…
Участвовал Эренбург и в научной сессии «Тургенев в странах народной демократии и в литературах народов СССР», подготовленной орловским музеем И.С. Тургенева совместно с Институтом русской литературы Академии наук СССР (сентябрь 1958 года). Здесь, в Орле, он был в ряду академиков-литературоведов, именитых зарубежных гостей и гостей из союзных республик. Выступил с большим докладом об уроках Тургенева для современности. Текст этого доклада «Литературная Россия» напечатала осенью 1968 года, в канун 150-летия со дня рождения Тургенева. Но автора этого могучего слова писателя о писателе к тому времени уже не было в живых.
Алексей Кондратенко.
