Елена Машукова
***
Разгорелись костры осенние,
Под осинами воздух светится…
На верёвочке шарик вертится,
Нам дарованный во спасение.
Рассыпается, брякая гранями,
Драгоценное наше прошлое,
Всё, что было у нас хорошего
Пропадёт в листопадном пламени.
Распрощаемся да утешимся.
И покуда снуют пожарники,
Мы летим в синеву на шарике
Да сильней за верёвочку держимся.
ГЛАГОЛЫ
Сад вековой корчевать, сжечь прабабкины письма,
отчий покинуть дом, ставни заколотив,
и себя убедить, что не имеет смысла
жизнь в деревне пустой, и позабыть мотив
песни из детского сна, вырвать из сердца жалость
к сгорбленным старикам, что остаются тут,
им прокричать на бегу: «Здесь ничего не осталось
и ничего не будет, путь меня не найдут!»
Станция полупуста. Ждать электричку – вечность.
До столицы дорога длительностью в сто лет…
Но каждый её километр тяжестью давит на плечи,
но прожигает грудь железнодорожный билет.
Рядом в вагоне — дед
хлеб разломил на части
и раздаёт, с улыбкой, соседям, всем по куску.
Ты возьми да спроси: «Дед, что такое счастье?»
Дед пожуёт папиросу… Ответит тебе, дураку:
«Не гнать, не хватать, не держать,
не обманывать, не обижаться,
друга в беде не предать,
с совестью быть в ладу,
в смертном бою не сгореть,
ворогу в плен не сдаться
и вернуться домой даже в чёрном бреду».
ОТШЕЛЬНИК, ИЛИ СМЕРТЬ ДИОГЕНА
«Ищу человека»
Диоген
Это случилось вечером. Дождь за окном, хмарь,
глянешь на небо – кажется, что запотело стекло,
что потерял отшельник негаснущий свой фонарь
где-то за горизонтом и плачет: не рассвело.
Бродит он, горемыка, бос, немощен, сед:
не развиднелось, не занялось и людей никого.
«Старая ты развалина! Не уберёг свет.
И не нашёл человека…» — слышится шёпот его.
И тогда он подумал, что больше надежды нет,
и возможно, напрасна жертва его судьбе,
но каждому от рождения даруется Божий свет,
чтобы найти человека, прежде всего, в себе.
СТАРЫЙ БАБУШКИН ДОМ
Дверь тяжёлую открою,
Век, что снег, стряхну с платка,
Только в бабушкином доме
Не разжечь мне камелька.
Нелюдим, непроницаем,
В белом поле дом плывёт.
Будто время отрицает.
Родины не узнаёт
И меня не замечает,
Призрачна его стена.
На снегах его качает
Детской памяти волна.
Лес в окне похож на фреску.
Над застывшей тишиной
Сквозь метели занавеску
Тает в поле свет живой.
ДОРОЖНОЕ
Пустые хлопоты.
Случайный интерес.
День слякотный за окнами вагона.
Назад бежит, спешит трефовый лес,
над ним кружит пиковая ворона.
И провода
и рельсы,
и ноябрь,
полей заплатки, станций эпизоды,
столбы, бытовки, хатки, огороды
и в воздухе сыром печная гарь…
Мой сонный край,
мой неуютный дом,
так дорог вдруг,
что жар сжимает горло.
Как просто всё.
Как быстро мчится «скорый».
Ритмичен стук колёс. О чём,
о чём они стучат?..
«Окно закрой! Сквозняк!»
Сосед в купе храпит хмельно и ровно.
В промозглый сумрак,
в дальний березняк
пикирует
пиковая ворона.
***
Наши тайны наивны.
Одинаково светит
солнце робким и сильным, —
мы всегда Божьи дети.
И в лукавой гордыне,
и в лишеньях, гонимы,
мы, слепые, седые,
всё же кем-то любимы,
а за что – неизвестно.
И как будто случайна
в суете поднебесной
эта светлая тайна.
ФИАЛКА
Когда закончится зима,
Ты в это сразу не поверишь.
Ещё в снегу пологий берег,
И в белом облаке дома.
Упала чашка со стола,
Над лестницей погасла лампа,
А на окошке расцвела
Фиалка ярко и внезапно –
Перешагнула рубикон,
Объятья раскрывая свету.
И ты её простым цветком
Защищена, как амулетом.
ВЕТЛА
В белом небе — синие ветра.
В белом поле — чёрная дорога.
На пригорке старая ветла
показалась странницей убогой.
Оголились руки до локтей,
растрепались волосы седые,
уходила будто от людей,
позабывших истины простые.
В белом поле мёртвая трава
к старице протягивает тени.
Облетят ненужные слова
и погаснут в воздухе метельном.
ПЕРЕКРЁСТОК
Верно, спуталось время. Ты сегодня не спишь…
На каком перекрёстке в темноте ты стоишь?
И надеешься: где-то над зелёным прудом
Есть просторный и тёплый
твой бревенчатый дом.
В нём распахнуты ставни, есть и печка, и стол,
Пахнет ветром кедровым в светлой горнице пол,
Рушники, занавески, а в углу – образа,
Словно век утомился, оглянулся назад.
Сочно падают вишни сладким жаром в ладонь.
Станет грустно — сыграешь (есть под лавкой гармонь).
Тени дум не тревожат и на сердце легко,
Если вдруг занеможешь — грей в печи молоко…
… Осыпаются блёстки, обрамляя камыш…
На каком перекрёстке в темноте ты стоишь?
Может, спутались даты?
Может, жизнь не твоя?
В непостроенной хате не раздуешь огня.
***
Листает осень главы тополей,
Бросает в топку рукописи клёнов;
Эхотворенья рощиц просветлённых
К закату мелодичней и смелей:
То треск костра и спаниэлей лай,
То птичий крик или хлопок ружья…
…Горячая, густая киноварь
Разбита о фортиссимо дождя;
Рассыпанными чётками рябин
Покатятся по инею мгновенья,
И в серебро впечатанный рубин
Научит постигать неповторенья.
ПЕРВЫЙ СНЕГ
На траве, на ветвях, на крышах…
В даль, где солнечный луч
померк,
поднимается выше, выше
и уже не растает
снег.
В лабиринтах дворов и улиц
затерялись тепло и кров,
и рябины бредут, ссутулясь
под мешками людских грехов.
Первозданного света слепок
отражается в небесах;
то ли снег,
то ли белый пепел
не даёт распахнуть глаза,
заставляя смириться,
слиться
с тишиной
восковой аллеи,
будто выпала доля
родиться
в день последний,
в Помпее.
ВКУС МОЛОКА
На столе деревянном – краюха хлеба
пахнет прогретым на солнце зерном.
Вкус молока с земляникой… Мне бы
вернуться в тот дом, –
вернуться в то ощущение света,
в ту его часть, в тот его век,
в котором радужная комета
летит через космос сомкнутых век;
раскинув руки, тонуть в колючей
соломе, в жаре, в цветочной пыльце,
прислушиваться к воркованью излучин
с дурацкой улыбкою на лице,
потом, не жалея чумазых пяток,
шагнуть в горячую пыль босиком,
пройти вдоль колхозных картофельных грядок
к тенистой запруде…
Жёлтым песком,
камешками-голышами, ракушками
выстлано дно. Весь осокой зарос
и одуванчиками-веснушками
берег усыпан до самых берёз,
до самого края просторного неба,
до плит, из которых растут города,
до пробела в строке, из которого мне бы
туда возвращаться,
пусть – иногда.
ОКНО
Я приготовлю ужин.
Сядем с тобою рядом.
Будем болтать и смеяться,
И видеть как за окном
Солнце листвою кружит,
Дождями и снегопадом,
Бросает звонкие искры
В наш очень маленький дом…
Ты ни о чём не спросишь.
Я ничего не отвечу.
Просто мы будем рядом,
Как много лет всегда…
Там, где кончается вечер
И начинается млечный,
Жёлтым окошком в небе
Наша с тобой Звезда.
РОМАНС
Раскинул в небе невода
Закат волнисто и высоко,
И под кувшинками вода
Смежила радужное око.
И шелест ив студёным стал,
В аллеях тропы опустели,
Когда проснулась в колыбели
Звезда, свободна и чиста.
Её далёкий, ровный свет
Дарил надежду и участие,
Как будто в жизни нет несчастий,
Как будто в мире горя нет.
Бывает так в судьбе земной,
Когда любви ослепнет пламя,
Мы можем стать кому-то сами
Такой звездой.
Мы станем вдруг кому-то сами
Такой звездой.
БЕЛЫЙ ПАРОХОДИК
Январь клубится над полями.
На старой даче клонит в сон.
На этажерке под часами
Шуршит пластинкой патефон.
Стучит сосна мохнатой лапой
В окно: «Проснись!» А ей в ответ
Поют Вертинский и Шаляпин
О том, чего на свете нет.
Тук эхо прошлого восходит
К вершинам, где искрится лёд…
Всё дальше белый пароходик
По снежным сумеркам плывёт.
БАЛЛАДА О ПРОЩЕНИИ
«…он назвал ее Муму.
Все люди в доме ее полюбили и тоже кликали Мумуней…»
( И.С. Тургенев)
А спас её рыбак… Он жил когда-то
В Капернауме древнем, но теперь
На берегу реки широкой поселился
В землянке ветхой. И над ним светились
Раскидистые тихие берёзы,
А тёмная вода была щедра.
Сомов, и карасей, и окуней,
Сверкающих на солнце и прохладных,
Он приносил в деревню ровно в полдень,
Раздаривал сиротам и недужным.
Его в деревне называли часто
Юродивым и даже колдуном
За то, что ничего взамен не брал,
Лишь улыбался и шептал: «Прощайте!»
И, принимая жадно угощение —
Сомов, и карасей, и окуней,
Сверкающих на солнце и прохладных, —
Никто не понимал, чего он хочет.
Ему кивали и, смеясь, прощались.
Но как-то в ночь случилась непогода;
Ломало ветром сонные берёзы,
И затопила ветхую землянку
В одно мгновенье тёмная вода,
И разметало по реке широкой
Клоками сети. В них плескалась рыба,
Освобождаясь от неволи страшной.
Сомов, и карасей, и окуней,
Сверкающих от молний и прохладных,
Река в свои объятья принимала.
Рыбак бежал по берегу, растерян,
И вдруг споткнулся о тяжёлый камень.
Неподалёку на песке лежала,
Обвязана размокшею верёвкой,
Собачка небольшая, в пол-аршина.
Её на берег выбросили волны,
Чтобы однажды тот, кто жил когда-то
В Капернауме древнем, а теперь
На берегу реки широкой поселился,
Нашёл её. Ещё не позабыв
Горячую, как выдох, тайну слова
«Прощайте», прошептал рыбак: «Прощаю!»
Гроза не утихала. Не расслышав
Дыхания, он так в него поверил,
Что бережно упрятал под рубаху
Находку, чутким сердцем согревая
Комок остывший как частицу мирозданья…
Назавтра в полдень он пришёл в деревню,
Чтобы раздать сиротам и недужным
Сверкающих на солнце и прохладных
Сомов, и карасей, и окуней.
Бежала рядом ладная собачка
С хвостом пушистым, с длинными ушами.
Спокойными и умными глазами
Она смотрела на людей, на небо.
Рыбак шепнул с улыбкою: «Прощайте!»
Никто не понимал, чего он хочет.
И каждый, сожалея об утрате
Подарков завтрашних, прощался с рыбарём
И с маленькой, чудной его собачкой.
ТИШИНА
«…и было долгое молчание, тишина вечера и острые, чёрные тени».
(Леонид Андреев «Иуда Искариот»)
Заступник спрятался. Шарманка онемела.
Вольфрам погас.
Окаменел комар.
И тишина, блаженная, как дар,
На землю опускается несмело.
Она – сокровище,
Но ей не каждый рад.
Её высокий звук в пустыне страшен.
Опричники посыпались из башен.
Заступник спрятался.
Молчит убитый брат.
Неслышно в тесных берегах клубится
Холодное дыхание воды.
На ветках тополя, как чёрные плоды,
Топорщатся обугленные птицы.
Ты думаешь: закончилась война,
Земля щедра, и небеса хрустальны…
Обманет всё.
И только тишина
Вдруг беспощадную
откроет тайну.
«Светит месяц, светит ясный…»
На лавочке старик поёт –
Ладони лопасть
Вот-вот рванёт его в полёт,
А ночь как пропасть,
Слепая чёрная дыра,
Астральный омут,
В котором скоро куб двора
И он утонут.
Дед ноту высоко берёт,
Срывая голос…
Никто не верит, что умрёт.
Печальна повесть
Холодных мартовских ночей,
Реки звенящей
Под ледоходом,
всех свечей,
В ночи горящих.
Под окнами поёт старик,
Что месяц светит,
Ладонью выверяя ритм,
Забыв о смерти.
* * *
На рассвете снег сиреневый,
воздух мартовский горчит.
Над селом,
как ударения
над строкой,
летят грачи.
Восклицают озабоченно,
гнёзда старые узнав…
По заснеженным обочинам
вьются полозы канав,
а вокруг –
берёз парение
раскрывается в гало
Как в душе –
стихотворение,
просыпается село.
И звучит его мелодия –
беспокойная печаль,
сердцу близкая, как родина,
бесконечная, как даль.
