В серебре житейских далей

В СЕРЕБРЕ ЖИТЕЙСКИХ ДАЛЕЙ

Бежит железная дорога, ворожит. Плывут леса, уходит время.

Как ровны стальные жилы. Как родны друг дружке. Сквозь всю жизнь вдвоём.

Отчего так засасывает взгляд эта бездна, эта даль… Там, на острие у горизонта — лучше? Там чище?

А может, потому и тянет за ними, что они вдвоём. Бегут и бегут рельсы рядышком. Ни на йоту — вбок. Ни на гран — в сторону. Одно целое. Завораживает.

Наверное, это единственная на земле пара, которая не злит людей своим счастьем. Строгая и бессловесная придумка человека, придумка ему на службу, железная дорога с первых лет сделалась честнее и загадочнее своего создателя. Она стала чем-то живым и самостоятельным.

У человека — пульс, у дороги — вагонный перестук. Стыки прочны, сбоев не бывает.

У людей на стыках-встречах-стычках — слово, у дороги — стальной винт. Что надёжней?

Песенной струёй улетает назад полоса. Деревья как дни. Так же бессмысленно сцеплены и однообразны, так же не успевают остаться в памяти.
Но с тобой остаётся их пьянящий бег, эта струя, эта дымка мгновений и мыслей.

Вот и промчались. Вздохнули шпалы. Остыла сталь. Всё на месте: и светофор, и даль, и дерева.
Что же это мчалось? Это жизнь твоя промелькнула.

На рельсах — ни следочка.

ВО ВЗДОХЕ ОДНОМ…

В дальний лес весна приходит позже, чем в шумный город. В парках черёмуха цветом своим нас уже вовсю дурманит, а здесь почва едва просохла и листочки на ветках только наметились. Идёшь, идёшь по хрустящему валежнику – нет в лесу жизни, лишь редкими мелкими осколочками она о себе знать даёт. Вот птичий говор на опушке вспыхнул и замолк смущённо, букашка какая-то тихо в корнях закопошилась и замерла, словно не веря, что весна уже вздохнула над лесом. Прохладно и пустынно в тёмном дубняке.

Но вдруг среди влажной чащобы – муравейник. Крепенький такой, ростом с добрых полметра. И весь пышет сухой, по-летнему тёплой землицей: прогрело его солнышко, прорвавшееся сквозь прозрачные кроны, ветерок майский обдул.

На сухом аккуратном курганчике лежат щепочки, былинки, собранные муравьями прошлым летом. Лежат одна к одной в строгом порядке, и жалко трогать хоть единую – а вдруг она-то для мурашиного народца самая необходимая? Вон как снуют взад-вперёд, сердешные. Поди-ка сюда, на ладошку, хлопотун!
Муравей попался рыжий и энергичный. Повис на пальце, акробат голенастый, ни страха, ни смущения в нём, один интерес профессиональный: что это за добыча под ним, нельзя ли её к сородичам оттащить, похвалиться? Куснул меня, аж челюсти у него от старания свело, и весь пополам согнулся, усердный храбрец.
Что с таким поделаешь, лучше его отпустить, пока не съел.

Затерялся рыжий среди братии, заторопился по невидимой тропинке, обегая одних, не секундочку притормаживая возле других. Может, рассказывает о приключении…
Как живётся этому маленькому муравью среди сонмища резвых собратьев? Имеет ли он знакомых, близких? Ведь как часто мы чувствуем душевный неуют, затерявшись в многотысячной городской толпе. И как часто от этого ощущения нас спасает уединение, вот такая встреча с лесом.

Способен ли муравьишка уловить этот парадокс, отличить одиночество от уединения? Способен ли хотя бы инстинктивно почувствовать, как ничтожен его гудящий муравейник со всеми его миллионами живых муравьиных душ, как далёк он от страстей истинных, тех, что волнуют нас, самоуверенных царей природы?
Впрочем, так ли уж ничтожна эта лесная столица площадью в один квадратный метр? И уместен ли разговор о масштабах, когда ищем отгадки на вечные вопросы жизнеустройства?

Отгадки спрятаны в безнадёжной глубине, но шифр к ним мудрая природа щедро размножила в бесчисленных творениях, в бездонном своём микро- и макрокосме. Не будем пугаться вечных вопросов.

Вглядимся в огромные звёзды на ночном небосклоне, всмотримся в рыжего лесного муравьишку – и быть может, сумеем понять себя.

СЕРЕБРЯНОЕ СОЛНЦЕ

Летний солнечный луч отливает золотом, зимний — серебром. Вечное наше светило привычно подтушёвывает земные краски, замешав их на невидимых воздушных льдинках.
Придорожный лес — как отвесная белая глыба. Будто вплавь, будто мимо айсберга, спешит легковушка-лодочка, хлопочет колёсиками — только бы скорей ушмыгнуть от зимы, от этой стылой красы.

Постыло водиле — сладко пешему. Запнулся в удивлении у инистого дерева, давно знакомого. Солнышко гнездится в прочных ветвях.
Когда оно летом бьёт в дубовую крону — с обратной стороны сочит золото сквозь тёмную зелень. Сейчас — льёт серебро сквозь синевато-белую сурьму.
Божественны оклады у светила и бездонна его вечная иконопись.

Счастье внутри нас. Один пожмёт плечами, скажет:

— Уныние вокруг, пустота.

Другой мирно ответит:

— Да нет, вокруг покой и мудрость.

У того внутри глушь, а у того — восторг.

Сосновая лапа в утреннем инее — как молодой подводный коралл. Как наивная суфражистка в перьях и пудрах. Как кивер новобранца в ожидании сабли-ветра.
Иглы-сердцевинки — сахарные косточки в дорогом рыбном филе. Нет, тончайшие филёнки в богатой рамке зимы.

Мы ищем зрелищ и воплей. Мы видим только водяные знаки. Наши сердца имеют свойство рваться от магазинной недостачи.

Мы зябнем от жизни.

Не стоит. Счастье внутри нас. А мы внутри природы.

Юрий ОНОПРИЕНКО