Живопись слова: к юбилею Юрия Оноприенко

10 мая 2024 года исполнится 70 лет со дня рождения известного орловского журналиста, русского прозаика, члена Союза писателей России Юрия Алексеевича Оноприенко.
Нынешнее время грешит массой невиданных доселе вещей и явлений. Единственное, на мой взгляд, в чём его нельзя упрекнуть, так это в стереотипах. Какие-то, наверное, бытуют и теперь, но мало кого останавливают. Лет десять назад считалось, а может, считается поныне, что журналистская работа портит писателя. Не знаю, может, оно так. Но Юрию Алексеевичу Оноприенко – мэтру орловской журналистики и большому русскому прозаику – такое творческое совмещение не повредило. Наоборот: не журналистика обедняла и шаблонировала литературу, а литература щедро подпитывала статьи, очерки и фельетоны – был в лучшие времена такой газетный жанр.
В нынешнем, 2024 году Ю. А. Оноприенко исполнилось бы 70 лет.

В недальнем прошлом, накануне предыдущего юбилея, возник вопрос: что я могла бы сказать о Юрии Алексеевиче – моём «литературном отце», который понял и поддержал мои писательские склонности. Тогда, в 2019 году, в своей статье я была краткой; мастер и сам не одобрил бы развесистого текста. Но разговор о творчестве всё последующее время, оказывается, назревал, слова для него мало-помалу отыскались и прибавились к начатому пятилетней давности.

За всю журналистскую и писательскую жизнь у Оноприенко, конечно, появлялись почитатели, молодые авторы, для кого профессионализм мэтра был заветной планкой, и кто хотел уметь работать так же. Но суметь – задача многогранная и не из самых реализуемых.

Начинающему автору Юрий Алексеевич оценочных приговоров сходу не выносил, хотя зачастую с первого абзаца рукописи понимал, стоит ли новичку продолжать работать в прозе. Но подчас само желание Оноприенко беседовать с «новобранцем» о литературе как таковой уже означало некую оценку, надежду на то, что будущий творец художественного слова распорядится подаренным опытом к пользе своего творчества. Писательству Оноприенко никого не учил, этому ведь не научишь, но посоветоваться никому не возбранялось. Советы же мастера были просты и понятны.

Секреты работы есть у каждого писателя, но они разочаруют того, кто рассчитывает, вызнав их, легко и стремительно взлететь на высокий пьедестал русской литературы.
Прежде всего, прозаик, как и журналист, обязан быть абсолютно грамотным, утверждал Юрий Алексеевич. Это дело чести профессионала. Самому Оноприенко в знании русского языка равных отыскалось бы немного.

В работе над очерками о людях, считал мастер, нужно найти образ, через который донесёшь до читателя самое главное. Сам он мог написать даже о знаменитом человеке так, как не сумел никто, хотя, возможно, сказано немало. У Юрия Оноприернко всегда находилось особое слово для человека любой профессии, любой склонности. Будь он, скажем, художник: «Он любит тёплые краски. Даже зима у Силаева будто подогрета изнутри». «Он никогда не хитрил красивостью, как не делал «репортажных» работ, не рисовал к датам, никогда не копировал свои удачи». Или поэт: «Но поэты пишут о душе, а душа впитывает в себя и ароматы трав, и крики умирающих сирот. Душа, запечатленная словами, делает увядшую красоту и увядшую боль вечными. Чтобы и через века мы умели любоваться красотой и умели проклинать и бороться с болью».
«Ищи своё слово», — говорил он, что означало: ищи неповторимые образы, стиль, точку зрения, ход мысли. Канцелярские обороты речи, слова и понятия делового стиля требовал нещадно «выпалывать» из художественных произведений.

Вот самый малый пример. Юрий Алексеевич рассказывал, как ему показалось однажды словцо «дедушко». Известное и широко употребляемое «дедушка» рождает образ старого знакомого или близкого человека. Это, конечно, по-детски добрый образ. А вот «дедушко» рисует человека, многое скопившего в себе за долгую жизнь. Этакий особенный образ, характерный, уже без смысла «родной», скорее отысканный, встреченный по счастливой случайности, по необычайности. Вот ведь: одна буква, — и новая краска. В быту так не скажешь, а для литературы – добрая находка.

Живопись слова – это, наверное, слишком высокопарная оценка, но когда читаешь произведения Оноприенко, особенно краткие его вещи, то понимаешь, что даже этого выражения мало. Всякому ли удастся тремя словами создать красочный портрет человека и одновременно его судьбы: «Вырос Фимка парень одиношный и забытошный». К тому ещё и чёрточка личности добавляется: «…Фимкины вихры, спутанные газетными выдумками».

А вот как просто и ёмко мастер создаёт панораму родных мест: «Я вырос на востоке Белгородщины, в Алексеевском районе, в ковыльном краю с белыми оврагами и могучими балками, умещающими на своих зелёных склонах по десятку деревень кряду».

Личное отношение к писательскому мастерству Юрий Алексеевич выражал так: «Сначала мы пишем длинно и плохо, потом коротко и плохо, далее длинно и хорошо, и, наконец, коротко и хорошо».

Если поразмыслить, задача писать «коротко и хорошо» почти недостижима. Но, может, это и подстёгивает писательское самолюбие.

Чтобы хорошо получилась краткая вещь, нужна могучая образность. И как тут не вспомнить оноприенковское «ищи своё слово»? Поиск особого слова и сделал образность его произведений непревзойдённой.

Можно попробовать описать годичную погоду кратче и образней, чем у Юрия Алексеевича: «Были наши дни чистые. То январский снежок их подбеливал, то прозрачное июньское небо высветляло». Да, можно, но для этого придётся в небывалых творческих муках придумать свой художественный ход.

Вот как у Оноприенко описана городская зима: «Просторный матовый бульвар весь в свежих сугробах-берлогах. Над каждым вьётся позёмка-дымок, будто и впрямь дыхание залёгшего внутри зверя».

А кому из нас не знакома такая картина: «Дочиста протертые морозом дни в конце февраля стали тихо разбухать, словно молодые почки. Сквозь их полуденный излом мечтательно лилась солнечная дума о весне. Сразу начинал пахнуть затоптанный до желтизны снег, и воздух на эти полуденные полчаса делался мягким и вкусным»? Ещё бы, всем нам знакомы такие пейзажи, но никто не запечатлел их так, как это сделал Юрий Алексеевич.

Неповторимое, сердечное слово у писателя находилось для истинных хозяев земли, проще говоря, для любой, пусть малой, природной живинки: «Муравей попался рыжий и энергичный. Повис на пальце, акробат голенастый, ни страха, ни смущения в нём». Любил и жалел мастер живую дикую душу, может потому, что хотя животному планета — дом родной, однако против человечьей изощрённости нет у него силы разума. Животное всегда бесхитростней человека. «Ничем не объяснить человека. Велик и низок одинаково и всегда», — считал Юрий Алексеевич. Думаю, это — самая главная мысль, которая проходила через всю его работу над образами героев…

Наверное, у каждого творческого человека в течение жизни складывается внутренний образ мира — всего того, что должно мир наполнять, а чего в нём быть не может. Жизнь или подтверждает наши домыслы, или опровергает. Больше опровергает, потому что она бесконечно умнее всех нас вместе взятых. Мы можем воевать за право считать свои представления истинными или принимать жизнь как она есть, но от этого она не становится нашим союзником больше, чем другим. Чего-то в жизни Ю. А. Оноприенко было через край, а в художественном стиле – всё вымерено, выверено точнёхонько, как в центральной аптеке. Писатель настолько верил в художественное слово, служа ему всем собой, до малой жилки, что кажется, будто и от мира ждал только литературы — не мог простить жизнь за то, что она не так литературна, как в его произведениях. Юрий Алексеевич не прощал миру несовершенств, а литературе верил, ведь она была его религией, целью творчества, значит, жизни, оправданием её и лекарством от неё же.

Светлана ГОЛУБЕВА